castles and dreams
Сегодня я почему-то все время вспоминаю тот день в середине апреля.
19 апреля 2013г.Мама позвонила, когда мы пили чай после обеда. Сказала, что у дедушки случился инсульт, и что он в реанимации. Я тогда впервые поняла, что значит ''быть оглушенным'' новостью: меня как будто ударили молотом в грудь, и я не знала, что делать, как говорить, куда бежать... Поэтому говорила очень спокойно и даже сухо. Повесив трубку, я рассказала коллегам, что произошло, и одна из них спросила, сколько дедушке лет.
- Восемьдесят, - ответила я машинально.
- Ммм…Ну. Может быть, он выживет?
В ее голосе было столько сомнения и вежливого сочувствия, что меня как будто прорвало. Я выбежала в туалет, закрылась в одной из кабинок, прислонилась лбом к холодному кафелю и заплакала.
Плакала я потому, что у меня больше не было детской веры в то, что с близкими не может случиться ничего плохого. Плакала о человеке, который лежал сейчас без сознания и мог, даже если выживет, навсегда потерять разум и память. О дедушке, который всегда был для меня идеалом мужчины и человека вообще. Я вспоминала, как много времени мы проводили вместе, когда я была ребенком. Как он учил меня играть в шахматы, вырезал для меня индейские луки и стрелы, как мастерил для меня качели и воздушного змея. Мы часами могли сидеть на крыльце дачи, играть в слова, в города, смеяться и просто болтать.
Именно он вложил в меня любовь к таинственному, к далеким странам и загадкам, показывая мне свою коллекцию и рассказывая о каждой старинной монетке, что я доставала из аккуратно сколоченных им ящиков. Мы ходили с ним за ягодами и за полевыми травами, работали в саду и ходили гулять по городу. Он стаскивал меня со всех деревьев и мазал йодом мои детские ссадины.
В молодости он был настоящим красавцем с ярко-голубыми глазами и шапкой густых кудрей. Очень умный, талантливый, невероятно добрый и деликатный человек. Никто и никогда не слышал, чтобы он ругался и скандалил. А ведь у него была трудная жизнь, в которой было много горя, но он никогда не жаловался и только шутил.
Он своими руками построил большой и красивый дом, с любовью вырезая там каждый наличник, каждую дощечку. Он посадил чудесный сад, и ухаживал за ним, как за ребенком. Несколько лет назад дом и сад до основания сожгли какие-то негодяи. Даже когда мы стояли на развалинах, и это были развалины целой жизни, в моем дедушке было столько достоинства и благородства, что я могла бы за одно это безмерно уважать его. При этом он был очень строгим, и моей маме часто доставалось за мелкие провинности. Но со мной он всегда был очень снисходительным и прощал абсолютно все.
Он простил мне даже то, что я выросла и перестала ценить его так, как он того заслуживает. Перестала часто навещать, разговаривать подолгу и увлеклась своими интересами. Конечно, его это ранило, но все же он не сказал мне ни слова упрека.
***
После работы я пошла к бабушке. Она собиралась в больницу – деда переводили из реанимации в нейрососудистое отделение. Я не слишком хорошо представляла, как ее подбодрить или поддержать, но она как будто и не нуждалась в этом. Моя бабушка – железная леди. Ее выдержка превосходит все мыслимые границы, и она в любых обстоятельствах держит себя, как королева. Она нипочем не сдалась бы и сейчас.
Я все же немного удивилась ее спокойствию, но потом заметила кое-что странное. Бабушка очень профессионально (она врач) рассказывала мне, как именно случился инсульт, как приехала скорая и что они делали. При этом она пыталась накормить меня ужином, хотя мне кусок в горло не лез. Я ела немного, чтобы не обидеть ее, но она настойчиво предлагала мне то, от чего я отказывалась полминуты назад. Предлагала снова и снова, чуть ли не силой запихивая в меня еду. И безостановочно, лихорадочно говорила. Тогда я поняла, что она держится только каким-то чудом, что внутри она паникует, что она вымотана до предела. И необходимость (пусть и призрачная) позаботиться обо мне – единственное, что удерживает ее от того, чтобы не свалиться тут же, на месте.
***
- Какой самый счастливый день в твоей жизни?
Мы сидели в больничном коридоре на какой-то каталке. Деда должны были привезти с минуты на минуту, и мы обе знали, что тот миг, когда мы его увидим, будет переломным. Бабушка молчала уже довольно долго, думая о чем-то своем, а потом вдруг задала этот вопрос. Я не знала, что ответить.
Каким был мой самый счастливый день? Когда впервые увидела море? Или когда мне признавались в любви, и когда я признавалась в любви? Когда в 14 лет бежала по лесу, вдыхая новое тысячелетие и чувствуя себя его частью?
- Не знаю, бабушка.
- А я знаю. Когда я поступила в медицинский институт. Мне было уже 27 лет, у меня была твоя мама на руках, работа, муж. Тяжело было учиться по ночам, готовиться, но как это было хорошо! В этом счастье, Наташа. Бороться, искать, и не сдаваться. Никогда не думала я, что поступлю в институт. Но смогла все же.
Бабушка помолчала.
- Вот таким был мой самый счастливый день. Я самый плохой – сегодня. 19 апреля 2013г.
***
Деда привозят еще через час. Он в сознании. Выглядит худеньким, как подросток.
Бабушка тут же бросается к нему, проверяя его пульс, дыхание, как движутся руки и ноги. Дед говорит бессвязно и все время пытается встать с кровати, несмотря на катетер и на то, что он неодет. Мы переглядываемся с бабушкой, и она спрашивает его громким четким голосом, указывая на меня:
- Кто это?
Дед смотрит на нее в недоумении и молчит. У меня падает сердце.
- Кто это? – спрашивает вновь бабушка, и какая боль в ее голосе, боже, боже мой.
И тут дедушка спокойно отвечает:
- Наташа, кто же еще?
Он взглядывает на меня и внезапно подмигивает. У него чистые синие глаза, как в 17 лет. И широкая улыбка.
Я выбегаю из палаты, дрожащими руками достаю телефон и набираю маму.
- Мама! Мама, он пришел в себя. Говорит. Узнал меня. Мама…не плачь.
Но я сама плачу, опускаясь на пол, который пахнет хлоркой и еще чем-то не слишком приятным. Впрочем, какая разница, в самом-то деле.
19 апреля 2013г.Мама позвонила, когда мы пили чай после обеда. Сказала, что у дедушки случился инсульт, и что он в реанимации. Я тогда впервые поняла, что значит ''быть оглушенным'' новостью: меня как будто ударили молотом в грудь, и я не знала, что делать, как говорить, куда бежать... Поэтому говорила очень спокойно и даже сухо. Повесив трубку, я рассказала коллегам, что произошло, и одна из них спросила, сколько дедушке лет.
- Восемьдесят, - ответила я машинально.
- Ммм…Ну. Может быть, он выживет?
В ее голосе было столько сомнения и вежливого сочувствия, что меня как будто прорвало. Я выбежала в туалет, закрылась в одной из кабинок, прислонилась лбом к холодному кафелю и заплакала.
Плакала я потому, что у меня больше не было детской веры в то, что с близкими не может случиться ничего плохого. Плакала о человеке, который лежал сейчас без сознания и мог, даже если выживет, навсегда потерять разум и память. О дедушке, который всегда был для меня идеалом мужчины и человека вообще. Я вспоминала, как много времени мы проводили вместе, когда я была ребенком. Как он учил меня играть в шахматы, вырезал для меня индейские луки и стрелы, как мастерил для меня качели и воздушного змея. Мы часами могли сидеть на крыльце дачи, играть в слова, в города, смеяться и просто болтать.
Именно он вложил в меня любовь к таинственному, к далеким странам и загадкам, показывая мне свою коллекцию и рассказывая о каждой старинной монетке, что я доставала из аккуратно сколоченных им ящиков. Мы ходили с ним за ягодами и за полевыми травами, работали в саду и ходили гулять по городу. Он стаскивал меня со всех деревьев и мазал йодом мои детские ссадины.
В молодости он был настоящим красавцем с ярко-голубыми глазами и шапкой густых кудрей. Очень умный, талантливый, невероятно добрый и деликатный человек. Никто и никогда не слышал, чтобы он ругался и скандалил. А ведь у него была трудная жизнь, в которой было много горя, но он никогда не жаловался и только шутил.
Он своими руками построил большой и красивый дом, с любовью вырезая там каждый наличник, каждую дощечку. Он посадил чудесный сад, и ухаживал за ним, как за ребенком. Несколько лет назад дом и сад до основания сожгли какие-то негодяи. Даже когда мы стояли на развалинах, и это были развалины целой жизни, в моем дедушке было столько достоинства и благородства, что я могла бы за одно это безмерно уважать его. При этом он был очень строгим, и моей маме часто доставалось за мелкие провинности. Но со мной он всегда был очень снисходительным и прощал абсолютно все.
Он простил мне даже то, что я выросла и перестала ценить его так, как он того заслуживает. Перестала часто навещать, разговаривать подолгу и увлеклась своими интересами. Конечно, его это ранило, но все же он не сказал мне ни слова упрека.
***
После работы я пошла к бабушке. Она собиралась в больницу – деда переводили из реанимации в нейрососудистое отделение. Я не слишком хорошо представляла, как ее подбодрить или поддержать, но она как будто и не нуждалась в этом. Моя бабушка – железная леди. Ее выдержка превосходит все мыслимые границы, и она в любых обстоятельствах держит себя, как королева. Она нипочем не сдалась бы и сейчас.
Я все же немного удивилась ее спокойствию, но потом заметила кое-что странное. Бабушка очень профессионально (она врач) рассказывала мне, как именно случился инсульт, как приехала скорая и что они делали. При этом она пыталась накормить меня ужином, хотя мне кусок в горло не лез. Я ела немного, чтобы не обидеть ее, но она настойчиво предлагала мне то, от чего я отказывалась полминуты назад. Предлагала снова и снова, чуть ли не силой запихивая в меня еду. И безостановочно, лихорадочно говорила. Тогда я поняла, что она держится только каким-то чудом, что внутри она паникует, что она вымотана до предела. И необходимость (пусть и призрачная) позаботиться обо мне – единственное, что удерживает ее от того, чтобы не свалиться тут же, на месте.
***
- Какой самый счастливый день в твоей жизни?
Мы сидели в больничном коридоре на какой-то каталке. Деда должны были привезти с минуты на минуту, и мы обе знали, что тот миг, когда мы его увидим, будет переломным. Бабушка молчала уже довольно долго, думая о чем-то своем, а потом вдруг задала этот вопрос. Я не знала, что ответить.
Каким был мой самый счастливый день? Когда впервые увидела море? Или когда мне признавались в любви, и когда я признавалась в любви? Когда в 14 лет бежала по лесу, вдыхая новое тысячелетие и чувствуя себя его частью?
- Не знаю, бабушка.
- А я знаю. Когда я поступила в медицинский институт. Мне было уже 27 лет, у меня была твоя мама на руках, работа, муж. Тяжело было учиться по ночам, готовиться, но как это было хорошо! В этом счастье, Наташа. Бороться, искать, и не сдаваться. Никогда не думала я, что поступлю в институт. Но смогла все же.
Бабушка помолчала.
- Вот таким был мой самый счастливый день. Я самый плохой – сегодня. 19 апреля 2013г.
***
Деда привозят еще через час. Он в сознании. Выглядит худеньким, как подросток.
Бабушка тут же бросается к нему, проверяя его пульс, дыхание, как движутся руки и ноги. Дед говорит бессвязно и все время пытается встать с кровати, несмотря на катетер и на то, что он неодет. Мы переглядываемся с бабушкой, и она спрашивает его громким четким голосом, указывая на меня:
- Кто это?
Дед смотрит на нее в недоумении и молчит. У меня падает сердце.
- Кто это? – спрашивает вновь бабушка, и какая боль в ее голосе, боже, боже мой.
И тут дедушка спокойно отвечает:
- Наташа, кто же еще?
Он взглядывает на меня и внезапно подмигивает. У него чистые синие глаза, как в 17 лет. И широкая улыбка.
Я выбегаю из палаты, дрожащими руками достаю телефон и набираю маму.
- Мама! Мама, он пришел в себя. Говорит. Узнал меня. Мама…не плачь.
Но я сама плачу, опускаясь на пол, который пахнет хлоркой и еще чем-то не слишком приятным. Впрочем, какая разница, в самом-то деле.
